Свадебный колдун, известный и в русской традиции[26], на донской свадьбе играет весьма специфическую роль. Он появляется (часто даже не физически, а действием) в момент отправления храброго поезда в церковь в том случае, если его забыли пригласить на свадьбу, а это случается потому, что он уже стар, дряхл, живет одиноко на краю хутора или станицы, не является родственником. Наказания за пренебрежительное отношение к станичнику самые разнообразные: с брички слетают колеса; лошади вмиг оказываются на свободе, или встают на дыбы, или разворачиваются мордами к бричке, или не трогаются с места; молодые и их гости неожиданно начинают скорбеть животами, или обращаются в соляные столбы, или испытывают непереносимую головную боль; свадебный кортеж кажется охваченным огнем, и т.д. и т.п. Цель всех этих «безобразий» – напомнить хозяевам свадьбы, что этот обряд искони носит общественно значимый характер, что создаваемая семья непременно должна получить одобрение всего социума. И именно эта роль подчеркнута тем обстоятельством, что после принесения сватами извинений, угощения и приглашения на свадьбу колдун отправляет процессию в путь словами: «Езжайте с Богом». Связь свадебного колдуна с нечистой силой призрачна, условна, если никто не реагирует на его «шутки», он может сам пострадать от этого, да и его чары иногда находят естественное объяснение: лошади не двигаются с места, потому что перила моста смазаны волчьим жиром и т.п. Колдун продолжает роль ведуна (см. выше), оберегая не участников обряда, а высший его смысл – создание ячейки общества, введение в социум новых членов, призванных продолжить жизнь рода в тех нравственных и этических нормах, которые завещаны были предками, казаками-«рыцарями» XVI—XVII вв.[27].
Песенный репертуар дня свадьбы просто необозрим: опевается едва ли не каждый эпизод. Многие их этих эпизодов обрамляются песнями, обычно короткими по размеру, но по смыслу напрямую соотносимыми с происходящим. День свадьбы обыгрывается, как правило, небольшой группой песенниц, мастериц своего дела, досконально знающих ход обряда и зачастую определяющих его ритм. Своё место в песенном наполнении свадьбы занимают так называемые корильные песни, малоизученный жанр русского обрядового фольклора, что «объясняется тем, что корильные песни записывались не так часто»[28]. Первым адресатом укоров становится отец невесты еще на сватовстве, на пиру, закрепляющем договоренности о создании новой семьи:
Да пайдёмте па улицы,
Да пайдёмте па шырокай,
Два двара да минуючи,
Да два двара да минуючи,
Да ф треттим паслухаим
Да што люди гаворють,
Маво батиньку порють:
- Да пьяница, да прапойница.
Да пропил да он Настюшку
Ни за мёт, ни за чару -
Да за умнаю пару.
Да он любачка ходя,
Да манежна гаворя,
Да он тиха ступая,
Да Настюшкай называя»[29].
(Мы привели пространный текст «жалобной» невестиной песни, в которую включена корильная часть, что свидетельствует о популярности этого мотива; е c ть и записи самостоятельного текста подобного содержания).
Далее под огонь критики попадают подушечницы, оставившие приданое в доме жениха:
Подрушка наша да Настюшка,
Пьяницы тваи падрушки:
Прапили тваи падушки,
Здали Ванюшки на паручки[30].
В день свадьбы «достаётся» от песенниц, выступающих в роли ведущих и одновременно критиков обряда:
- брату невесты , продающему место для жениха рядом с сестрой:
Ты, братиц-татарин,
Ты, братиц-татарин,
Систру прыматарил
За два залатова[31].
(во всех вариантах этой корильной песни обыгрывается оппозиция «свой-чужой»: «свой» братец превращается в «чужого» татарина, как только получает выкуп);
- дружку:
Табе, друшко, да ни друшкавати -
Тольки варавати
Ва горади вайиводаю
Са харошаю пагодаю[32].
Общей чертой свадебных корильных песен на Дону можно считать нарочитую нелепость, абсурдность обвинений в адрес того или иного участника обряда, что свидетельствует не только об игровой природе тех или иных эпизодов обряда, но и об иронии и самоиронии – характерных чертах психологии донских казаков.
Послесвадебье в донской свадьбе калейдоскопично в том смысле, что не имеет выверенного, охватывающего весь Дон сценария: кое-где ещё сохранилось варёное, т.е. угощение молодым на утро после свадьбы, присылаемое тёщей; где-то практикуют отводы, т.е. продолжение свадьбы в доме невесты, курей, т.е. складчину, собираемую участниками свадьбы для продолжения веселья. Выражение бить горшки в одних станицах понимают как обряд благодарения женихом тёщи, сохранившей дочь в невинности: уложив тёщу на лавку, молодой муж меняет ей старые туфли на новые, а затем разбивает на её животе глиняный горшок, что символизирует окончательный уход дочери от отца-матери; в других станицах – как испытание ловкости и домовитости молодайки, заметающей веником разбитые на подворье гостями горшки. Не везде играют антисвадьбу (см. выше). Конечный эпизод свадьбы также обозначают по-разному: и бить горшки, и завивать (заливать) овны, и заливать пожар, и хоронить концы, и даже странно и непонятно – сосать гвоздок . Тем не менее есть один устойчивый, общедонской эпизод послесвадебья, связанный с невинностью невесты. Он устанавливается относительно поздно, в пору развертывания «рыцарской» свадьбы в трёхчастный обряд, но в XIX и даже XX в. соблюдается весьма строго. Невинность невесты отмечают повсеместно одинаковым образом: по станице или хутору носят калину – флаг с кистями калины (эта ягода может украшать и каравай), выражают всеобщую радость обильным возлиянием, песнями, славящими мать и дочь:
Ты не бойся, матушка, не бойся,
В червоны чоботы обуйся;
Да хоть наша Марфушка молода,
Да вывела матушку со стыда[33].
Наказанию же за то, что невеста не соблюла себя, подвергаются и она, и её мать. Если отбросить редкие крайности (невесту возвращают родителям, на тёщу надевают хомут), то надо признать, что отношение казаков к невинности («порочности») невесты в целом довольно снисходительное, что проявляется не только в широко практикуемой подмене дефлоральной крови воробьиной или петушиной, но и в лёгкости наказания. На Верхнем Дону в этом случае используют худую ведёрку: свекровь просит невестку принести из Дона воды, вручая ей ведро с дыркой.
Ещё одним общим элементом можно считать участие огня в заключительном эпизоде свадебного обряда, очистительная символика которого не подлежит сомнению.
XX век внёс свои коррективы в обряд. Прежде всего, усилилась экономическая сторона свадьбы (дошло до того, что ныне смотрельщикам продают кусочки встречника, что уродливо с точки зрения традиции), сокращен репертуар фольклорных текстов, ведущие традиционного обряда – друшко (он же – тысяцкий, старший боярин, сват) и свашка – становятся простыми шаферами, а распорядителем становится ведущий, специально готовящий сценарий свадьбы с массой игровых, но не обрядовых действий, усиливаются локальные варианты обряда, закреплённые казусом, прецедентом («а у нас так принято»). И всё же донская свадьба сохраняет главные традиции, о чём мы и попытались рассказать в данной статье.
Историко-культурные и природные исследования
на территории РЭМЗ. Сборник статей, выпуск 1, 2003 г.
[26] См.: Левкиевская Е.Е. Колдун // Славянские древности: Этнолингвистический словарь / Под ред. Н.И. Толстого. М.: Международные отношения, 1999. Т. 2. С. 528-534. [27] Подробнее об этом персонаже см.: Проценко Б.Н. Донской свадебный колдун: образ, действия, функции, значение // Христианство и христианская культура в степном Предкавказье и на Северном Кавказе. Ростов н/Д: Изд-во Рост. гос. консерватории им. С.В.Рахманинова, 2000. С. 235-245. [28] Круглов Ю.Г. Русские обрядовые песни. М.: Высшая школа, 1982. С. 97. [29] Песня записана фольклорным коллективом «Сторонушка донская» (г.Волгодонск) в г. Каменск-Шахтинском у сестёр Ковалёвых. [30] Хутор Александровский Морозовского р-на (запись «Сторонушки донской»). [31] Яковлева Е.А., 1912 г. р., урож. ст. Мелиховской Усть-Донецкого р-на (Архив Б.П.). [32] Оба текста записаны в х. Александровском Морозовского района. [33] Броневский В. Указ. соч. С. 211.